Очень разные реакции наблюдались мной при упоминании цели моей поездки в разговоре со знакомыми. Одни морщили лоб, пытаясь вспомнить — где же они слышали это название; другие — вспоминая — спрашивали меня, за каким чертом меня несет туда; третьи — восклицали «Ни фига себе! Расскажешь потом, как там? Круто!»; и лишь несколько человек, не получив от меня вразумительного ответа на короткий вопрос «Зачем» — говорили «Что ж, если тебе Это надо — то удачи тебе…»

Отвечать на вопрос «зачем» было в самом деле трудно. Даже спроси я сам себя, зачем мне эта поездка, не смог бы ответить четко и вразумительно… Что-то внутри меня толкало, говорило «надо, Олег… тебе это надо…» — и я не знал, да и сейчас не знаю, как выразить это словами. Поэтому — одним, зная, что все равно не поймут, я отвечал «Интересно мне, как там», а другим — говорил часть правды — «Еду искать душевного равновесия…».

Как бы то ни было, считали ли люди вокруг меня свихнувшимся или нет — мысль о поездке все сильнее и сильнее обретала материальность. Сначала в планах стояли июнь или июль, затем, прочитав материалы об очередной поездке, я решил — чего ждать? Я еду в мае. Пусть синоптики обещают страшную жару, пусть украинские политики не гарантируют нормальной ситуации в стране, но — я еду.

До момента, когда я, собрав рюкзак, закрыл за собой дверь квартиры, были и споры с женой, которая хотела ехать со мной «лишь бы выехать хоть куда отдохнуть от бытовухи», были и друзья, удивившиеся «Уже собираешься??? Жаль, но у меня сейчас нет денег совсем, ну ты понимаешь? Может, потом вместе поедем?». Была мама, предлагавшая отдать мне деньги за билет, и даже больше, лишь бы я «прекратил валять дурака и не страдать ерундой»… Но меня, как тот разогнавшийся бронепоезд, было уже не остановить.

Итак, Киев. Свой путь туда я описывать не буду, ибо он — это просто достаточно короткое путешествие «из пункта А в пункт Б». Прибыл я в начале шестого утра, и у меня было больше полутора часов, чтобы осмотреться вокруг. Встретила меня украинская столица приветливо, зеленью своих улиц и почти полным отсутствием прохожих на утренних тротуарах. Был, конечно, неприятный момент, когда, проходя под сенью цветущей липы, я получил серьезный удар большой отломившейся веткой, больше похожей на дубину Соловья-Разбойника. Но — ни синяка, ни крови не было, и я принял это недружелюбие Киева на «ой, извини, обознался».

Ближе к семи утра наш похожий на синего пузатого жука автобус начал собирать около себя всех, кто изъявил желание ехать Туда, где произошло то, что, наверное, до сих пор в страшных снах приходит к бывшим припятчанам, работникам ЧАЭС и ликвидаторам; то, что многими считается «величайшей техногенной катастрофой всех времен»… Мы знакомимся, отмечаемся в списках, разговариваем, шутим, и кажется, что мы — просто очередные экскурсанты, собравшиеся посетить какой-нибудь музей культуры или усадьбу помещика времен царствования династии Романовых. Но нет. Мы в этот момент — не одни из ценителей прекрасного. Мы едем в гости к Печали.

Дорога в Зону отчуждения. Она запомнилась цветущими селами, жители которых спешили куда-то, не обращая внимания на два наших автобуса; короткими остановками «размять ноги и покурить», да и рынком в городе Иванкове, на котором, судя по табличке на местном магазинчике, можно до сих пор купить телеприставки «Сега» и даже «Денди». Через пару часов мы въезжаем в Чернобыльский район. Все. Через несколько сот метров мы въедем в Зону. Мы не увидим больше жителей, снующих по улицам — грустных и веселых, бегущих по делам или просто спокойно перемещающихся по улочкам по случаю выходного дня. Мы уже на пороге.

Буквально сразу после въезда в Чернобыльский район наши автобусы останавливаются на КПП «Дитятки». За КПП, за отходящим от него ограждением из колючей проволоки — Зона отчуждения. Здесь уже начинаешь понимать, что для простого человека посещение Зоны — не игра, а самое что ни на есть серьезное мероприятие. У нас забирают паспорта на проверку, сверяют фамилии с заранее составленным списком, суровым взглядом пробегают по нашим лицам — и — мы въезжаем туда, где каждый из нас по каким-то причинам захотел оставить след в своей памяти. Когда мы ждали разрешения, через КПП без особых проблем проехал ухоженный «Запорожец» с пожилой парой на борту. Оказалось — местные жители. Да, после аварии на ЧАЭС и последующей эвакуации населенных пунктов, в свои села вернулись несколько сотен жителей. Сейчас в селах Зоны проживают около 150 человек. Все они официально зарегистрированы как жители Иванковского района Украины, ибо Чернобыльской районной администрации уже нет и как управляющего органа быть не может…

Первое крупное село… Залесье. Название «говорящее» — за стеной деревьев дома увидеть с первого взгляда невозможно. Только через несколько секунд понимаешь, что за ветками проглядываются окна, крыши, заборчики… Первые же шаги в направлении домов дают понять, что Природе легко — нет, даже ОЧЕНЬ легко вернуть себе то, что человек пытается завоевать у нее для своего проживания. Деревья, кусты, трава — все настолько плотно заполняет все пространство между брошенными домами, насколько это только возможно. Тропинок уже практически нет. Только некоторые из них, на которых сотни ног в течение нескольких десятков лет не оставили растениям шанса на скорый рост, еще сопротивляются наступлению флоры. В деревянных хатах целы почти все стекла, это дает какое-то подсознательное чувство, что люди ушли совсем ненадолго, вот-вот вернутся… Но — заходим в первый попавшийся дом, и все надежды капитулируют перед страшной реальностью. Выцветшие обои, практически полностью отсутствующая мебель, горы книжек (что интересно — большинство по физике) на полу, проламывающиеся прямо под ногами в некоторых местах половицы — все это ясно показывает, что никто и никогда сюда уже не вернется. Только такие посетители, как мы, будут еще несколько лет тревожить замершее в стенах этих домов время, да и то, видимо, до того момента, пока кто-нибудь не сломает себе что-нибудь, провалившись сквозь гнилые доски пола — и тогда при посещениях Зоны входить в брошенные дома запретят категорически.

Едем дальше. Через каких-нибудь пять минут въезжаем в Чернобыль. От того, что станция называется Чернобыльской, у многих людей складывается впечатление, что Чернобыль и был самым пострадавшим от катастрофы городом. На самом деле это не так — Чернобыль был всего лишь районным центром, и находится, если мне не изменяет моя старая подруга-память, в 18 км от АЭС. А самым пострадавшим стал город Припять, который был построен в 1970 году, и в котором на момент взрыва четвертого энергоблока проживало 50 тысяч человек. Тем не менее, в Чернобыле и сейчас живут люди. Это около 4 тысяч человек — персонал, так или иначе связанный с Зоной. Персонал же атомной станции живет в новом, отстроенном вместо Припяти городе Славутич, откуда и ездит на вахты в специально для этой цели выделенной электричке.

В Чернобыле, в агенстве «ЧернобыльИнтерИнформ», нам рассказывают об истории создания Зоны, о различных трудностях, с которыми связана работа там. Мы видим редчайшие фотографии — фото четвертого блока, сделанное с вертолета; фотографии последнего из существовавших кладбища техники, участвовавшей в ликвидации последствий аварии; карты заражения территории Украины различными радиоактивными изотопами; карту первых вариантов десяти- и тридцатикилометровых Зон, которые, ввиду отсутствия какого-либо мониторинга, просто отчертили циркулем… Заместитель руководителя международного отдела агенства Юрий Татарчук может рассказывать, кажется целый день, но останавливает свой рассказ и предлагает продолжить поездку.

В помещении бывшего автовокзале Чернобыля, в магазине, закупаемся провиантом (не радиоактивным — проверено!). Кстати, о радиации. В Чернобыле фон небольшой, мой дозиметр показывал не более 20 микрорентген в час (это абсолютно в пределах нормы). Город многократно дезактивировали, насколько я понимаю, и вероятность поймать серьезную дозу там сведена к минимуму. Даже на стоянке с образцами техники, участвовавшей в ликвидации, на бывшем стадионе города, дозиметр не показывал больше 30 мкр/ч, хоть там и стояли знаки, предупреждающие о радиоактивности.

«Остров погибших кораблей»… Так между собой называют последнюю стоянку кораблей, на которых подвозили материалы для ликвидации; на некоторых из них первое время жили ликвидаторы… Сейчас эти ржавые полузатопленные баржи производят мрачное, гнетущее впечатление, которое никак не вяжется с ярким солнечным днем, с зеленой и цветущей растительностью вокруг…

Пожарная часть города Чернобыля. Отсюда, одними из первых, выезжали расчеты для тушения пожара на четвертом энергоблоке. Тушили — и гибли через некоторое время, от тяжелейшей лучевой болезни… В их честь, силами их же товарищей-пожарных был поставлен памятник — и, до сих пор даже не внесенный в реестр памятников Украины, он поддерживается и находится в идеальном состоянии.

Контрольный пункт «Лелев». Граница десятикиломитровой Зоны. Требования безопасности становятся намного строже. Слушаться во всем сопровождающих, не сходить без крайней необходимости с асфальта, не принимать пищу на открытом воздухе — это минимум, который мы должны выполнять. Иначе можно навлечь на всю группу наказание в виде досрочного отъезда домой.

Село Копачи — еще одно село с «говорящим» названием. Когда люди пытались найти способы дезактивировать территории, несколько сел и деревень были просто-напросто засыпаны грунтом. Идею особым успехом не увенчалась, и дальнейшие эксперименты в этом направлении прекратили, но теперь о селе Копачи напоминают только указатели на въезде и выезде, да несколько холмиков с установленными знаками «Осторожно, радиоактивность».

Подъезжаем к Станции. Сперва видна третья очередь, пятый и шестой энергоблоки, которые так и не были достроены. С полдюжины подъемных кранов, которые через несколько лет будут грозиться обрушиться; бетонные коробки, в которые почти не было установлено оборудование, а то, что было установлено — давно разворовано любителями брать то, что плохо лежит… Через дорогу от третьей очереди — ХОЯТ-2, хранилище отработанного ядерного топлива, которое по разным причинам никак не могут запустить в эксплуатацию. Выйдя из автобуса, понимаю, что разговоры о запретах покидать асфальт не лишни. Если на дороге, которую постоянно моют, дозиметр показывает всего лишь двух-трехкратное превышение нормы, то первый же замер на обочине дает сразу — минимум десятикратную разницу с обычным фоном. Уже нехило…

Подъезжаем к основной территории АЭС. К первой и второй очереди, энергоблоки с первого по печально известный четвертый. Организаторы сразу предупреждают — фотографировать по левую сторону от дороги запрещено. Как минимум потому, что на станции собираются сооружать объект «Укрытие-2», и все подготовительные работы нельзя снимать.

Итак — смотровая площадка четвертого энергоблока. Вопреки устоявшемуся в широких массах мнению, радиационный фон на площадке не зашкаливает за поддающиеся осмыслению пределы — от 300 до 700 микрорентген в час. Не так уж и страшно, принимая во внимание близость реактора. Конечно же, еще ближе к Саркофагу фон выше, но за забор нас, конечно же, никто не пустит, поэтому мы хором и поодиночке фотографируемся на фоне станции и возле памятника ликвидаторам, установленного в честь двадцатилетия с момента сооружения объекта «Укрытие». Вид саркофага вызывает у меня двойственные впечатления. С одной стороны, он вызывает какое-то подобие страха — чувства, вскормленного многочисленными публикациями в прессе на тему радиации и ее опасности и т.д., а с другой стороны — я вполне спокойно разглядываю все это технократическое великолепие с чувством легкой зависти к самому себе — немногие, да что уж там — никто, в общем-то, из моих знакомых, не был так близко от места, которое знают ВСЕ. Глупо, наверное, гордиться тем, что был здесь, но — я, в общем-то, доволен собой. Это не развлечение — поехать в Зону, и большинство людей не понимает, повторюсь, моего желания, считая его какой-то глупой бравадой, что ли… Нет, это не бравада. Для меня, для души моей, важнее поехать сюда и ПОНЯТЬ что-то новое, осознать масштабы Горя, скажем так, с места событий, чем в очередной раз ехать беспечно прожигать жизнь в какой-нибудь Таиланд…

И — последний и самый главный пункт нашего путешествия. Припять. Город, о котором я прочитал много всего, фотографиями из которого я засматривался последние несколько месяцев, и который оказался совершенно не таким, каким я ожидал его увидеть. Давно ожидаемая встреча прошла как-то буднично, что ли… Я не чувствовал того внутреннего ощущения из разряда «вот оно!», я просто приехал и теперь стоял на бывшей центральной площади бывшего города-мечты. Да, это был действительно город-мечта по советским меркам. Молодой, стремительно развивающийся, за 16 лет своего существования из маленького поселка энергетиков-ядерщиков он стал серьезным, современным городом, приехать работать в который считалось за честь! Если в остальном Союзе люди стояли в очередях на жилье чуть ли не десятилетиями, то здесь квартиру можно было получить уже через полтора года работы на Станции. Современнейшие дома, отличные детские сады, школы, которых, как мне помнится, в Припяти постоянно не хватало — настолько много было в Городе детей, что обычных «а-б-в» классов не хватало, и добрая треть алфавита уходила в некоторые года для разделения учащихся на классы. Сколько сил и души было вложено людьми в Город? В нем было все для счастливой жизни — развитая служба быта, магазины, кинотеатр, дворец культуры, кафе, ресторан… Ухоженные, все в цветах улицы… Я не видел всего этого великолепия, только выцветшие фотографии — но я помню, сколько радости было в моем детстве, в далеко не самом образцовом городке — и эта радость, многократно умноженная, проецируется мной на Припять, делая ее в моем сознании почти идеальным городом. И этот город, который был любим своими жителями и любивший их, был оставлен. Оставлен «на три дня». Оставлен НАВСЕГДА. Никогда уже на этих улицах не будет звучать звонкий детский смех; никогда уже в кинотеатре не погаснет свет, для того, чтобы яркий луч кинопроектора высветил на экране белый прямоугольник; никогда шум бокалов в кафе «Припять» на набережной не обозначит появления новой счастливой и молодой семьи… Да много таких «никогда». Много. И все они означают только одно. НИКОГДА люди больше не будут жить в этом городе. В ближайшие несколько десятков тысяч лет. Именно столько будут распадаться радиоактивные элементы, щедрой дланью рассыпанные по Городу. И будет Город стоять одиноко с пустой надеждой, что вернутся люди и наполнят собой его, скрасят его Грусть. Будет стоять, пока не начнут от старости, от необратимого влияния времени рушиться его здания, погребая под своими останками воспоминания — «призраки прошлого»… И через каких-то лет сто, скорее всего, уже не сразу можно будет разглядеть среди кустов, деревьев и травы фундамент гостиницы «Полесье» или любого другого дома… И уж тем более не будет уже в живых никого из тех, для кого слово «Припять» — не просто семь букв и шесть звуков. А значит, и грустить по потерянному Городу будет уже некому. Но до тех пор Он будет грустить о себе, о своих жителях, да и обо всех нас, кто сейчас идет в его тишине и думает каждый о своем…

Мы идем по улицам Города, разделившись на три группы. Мы вдыхаем запах цветущей акации, который не могут забить никакие другие запахи. Их, других запахов, просто нет. Конечно, в зданиях основной запах — «вековой» пыли и запустения, но снаружи — нет запахов от промышленности и автомобилей. Есть только дурманящий запах цветущей Природы. Природы, которой никто не мешает расти так, как ей вздумается.

Фон в Городе везде разный. Есть даже открытые места, в которых меньше 20 микрорентген (в домах иногда доходило до 5!), а есть места, особенно — покрытые мхом, в которых табло прибора показывало и больше одного миллирентгена. Но на фон через какое-то время перестаешь обращать внимание, и прекращаешь бросать взгляд на прибор каждые пять минут. Тебя перестают волновать какие-то свои проблемы, вроде жары или желания попить воды… Ты целиком погружаешься в одну, но большую проблему. Проблему Города. Ты ходишь по дворам, видишь дома, заросшие иногда до самой крыши дикорастущим виноградом; подъезды, в которые трудно войти, не отодвинув ветки раскидистого куста; разбитые мародерами окна, через которые выкидывались вещи… Не хочу описывать все — фотографии скажут больше, хотя и они — не идеал в передаче эмоций… Нужно все это видеть и чувствовать самому. Как чувствовал я, как наверняка чувствовали те, кто был рядом со мной. Не все, конечно — были там люди, которые, видимо, узнали о Припяти из игры «Сталкер», и решили посмотреть — насколько похожими сделали локации разработчики. Проходя по гостинице, они говорили что-то вроде «О, я здесь был! Вот этот коридор очень похож, а вот комнаты ни к черту». Мне не понять их. Да, мне очень понравилась вышеупомянутая игра, но для меня она существует совершенно отдельно от реальной Зоны — они для меня не переплетаются.

И одно место поразило меня больше других. Поразило в самое сердце. Я стоял, чувствуя тяжесть в груди, и слезы стояли у меня в глазах. Я видел детский сад. Вряд ли я один такой, скорее всего — это нормальный рефлекс для любого адекватного человека — защищать детей. Да, строгий отец может шлепнуть по заду своего расшалившегося сына, но — случись что — он горой встанет за малыша, сделает все, чтобы тот не страдал! Проходя по группам детсада с раскиданными игрушками, книжками, и все это вперемешку с бесполезными тогда детскими противогазами — я ясно представил своих детей в такой обстановке, которая была в дни после аварии. Может, потому, что оба моих сына как раз ходят в детский садик, и мне это близко, но я отчетливо понял — каково это детям — когда сегодня они радостно играют в свои любимые игрушки, а завтра их берут под мышку и увозят неизвестно куда, где они никогда больше не увидят своих друзей, своих воспитателей, и те стены, в которых им предстояло вырасти и стать уже школьниками… Для ребенка все это — огромный шок, и я представляю себе, как рыдали дети, которых отрывали от их привычного детства… В сотый раз глядя на фотографию брошенного плюшевого мишки, я очень отчетливо вижу, как какой-нибудь четырехлетний малыш обнимает его, и, не умея толком говорить, делится с ним своими простыми еще переживаниями и берет его с собой в кроватку, чтобы было кому защищать его детские сны… Я вижу это так же ясно, как видел моего младшего сына, обнимающего во сне свою игрушечную кошку; как видел старшего сына, который, будучи четырехлетним, жаловался плюшевому медведю в половину его ростом, на несправедливых родителей, и, поняв, что за ним наблюдают, крепко прижимал к себе своего «собеседника» и насуплено отворачивался к стенке. В любых перипетиях дети страдают больше всего, ведь они — беззащитны, и не могут сами принимать какие-либо самостоятельные решения. Именно поэтому, наверное, тот детский садик оставил у меня на сердце неизгладимые шрамы…

Возвращаясь обратно в Киев, мы снова шутили и разговаривали, но не было это уже настолько беспечным, как перед поездкой. Я думаю, многие открыли в себе что-то новое, что нельзя получить в обыденной жизни. Так и я, придя к какому-то, пусть шаткому, но равновесию в мыслях, проникся болью Города, Который Оставили Люди, и смог все-таки прикоснуться краешком души к его вселенской грусти…

Напоследок хочется добавить — не стоит, по-моему, ехать Туда просто потому, что «это круто», «я буду не как все», «я видел это в Сталкере и теперь хочу посмотреть, как там на самом деле» и прочим прозаическим и банальным причинам. Ехать туда надо, как мне кажется, чтобы УВИДЕТЬ, а не просто «посмотреть».

Большое спасибо организаторам поездки, особенно главному редактору сайта www.pripyat.com Александру Сироте и его помощнице Дарине Пустовой, а также заместителю руководителя международного отдела агенства «ЧернобыльИнтерИнформ» Юрию Татарчуку. На всякий случай приношу свои извинения, если случайно исказил какие-либо факты о Городе и Зоне. К сожалению, всего не запомнишь с первого раза… Да и недостаток писательского таланта не дает мне идеально выразить свои мысли, так что не могу похвастаться красивым и ровным слогом.